Владимир Пшизов
"Синдром замкнутого пространства"
Записки судебного психиатра
Характеристика и типология достойных внимания лиц 1-го ЛМИ им. акад. И.П. Павлова (1960 е- годы).
Терапевт профессор
Михаил Дмитриевич Тушинский
Мне пришлось присутствовать на его лекциях, и он провёл у нас в группе практическое занятие и зачёт. Было это на 4-м или 5-м курсе института. Лекции он читал не часто. Вот одна из них, которая состоялась в 6-й аудитории 1-го Ленинградского медицинского института им. акад. И.П.Павлова. Лекция относится к 1960 или 61 году.
Студенты знали, что в учебниках упоминается имя Михаила Дмитриевича Тушинского в связи с так называемым «симптомом Биторфа-Тушинского», означающим, что при септическом эндокардите в капле крови, взятой из мочки уха страдающего этим сердечным заболеванием, указанные два исследователя независимо друг от друга обнаружили специфические форменные элементы (клетки).
6-я аудитория имела форму амфитеатра. Она вмещала 200 человек, что составляло полкурса, обозначаемых как «поток». Внизу, возле кафедры, стоял невысокого роста худой старичок с седой головой и седыми усами. Профессор Тушинский был одет в белый медицинский халат. Находился он не за кафедрой, а прохаживался вокруг неё. Позади него располагалась чёрная учебная доска с куском мела на планке-полочке внизу доски.
«Ну что, вы собрались или нет?» – обратился профессор к студентам, не взглянув наверх, туда, где сгрудилась большая часть потока. На первых рядах находилось всего несколько человек.
«Сегодня мы поговорим о сердечных вопросах..., когда инфекция из лимфатических скоплений в горле направляется в другие места... И в частности, гложет суставы и грызёт сердце, конкретно, его клапаны», –скрипучим голосом сообщила мировая величина в мёртво притихшее пространство, заполненноё юными существами в белых халатах. Помолчав, Михаил Дмитриевич продолжил.
«Раньше в России в медицине повсюду господствовали немцы», – уведомил профессор Тушинский аудиторию молча внимающих. Он подошёл к доске, взял кусок мела и написал на чёрном фоне слово – «Немцы». Гробовым молчанием поток (полкурса) выразил 100-процентное согласие со сказанным. Выдающийся терапевт современности открыл дверь внизу, возле кафедры, которая вела в клиническое отделение и спросил кого-то, обращаясь в пространство: «Больного для демонстрации привели? Нет? Ну, так приведите, мы же его накануне подготовили».
Отвернувшись от молчавшего проёма двери, старичок сообщил аудитории: «Ну вот, поручи женщинам какое-нибудь конкретное дело, даже такое простое, как вовремя привести больного, и они не приведут. При том хотят, чтобы им надиктовали диссертацию. Для чего?». Профессор походил, подумал и ответил сам себе: «Для того, чтобы потом учить кого попало тому, чего не знают сами.... И ещё им кажется, что своим мягким местом на диссертации можно мягче просидеть остаток жизни». Вновь воцарилась тишина, не скрипнуло ни одно сиденье, ни одна парта. Молча совершив оборот вокруг кафедры, Михаил Дмитриевич, вдруг, произнёс, одухотворяясь: «Вот говорят, что бога нет», – при этом он широким жестом перекрестился, и докончил мысль: «А бог помог им, бабам, пролезть в медицину». Вновь обратившись к полуоткрытой в отделение двери, он ворчливо заключил: «Ну, что, плод давно созрел, а роды всё не наступили». Продолжая ходить в своём профессорском пространстве вокруг кафедры, Михаил Дмитриевич произнёс ещё несколько фраз, сопровождая их записями на доске. «Был такой великий русский поэт..., вы, конечно, никто его не знаете – Александр Сергеевич Пушкин - и ничего из его произведений не читали». При этом мелом на доске было написано слово «Пушкин». «Так вот, он писал...». То же самое было предъявлено парализованному полу-курсу (потоку) в отношении «великого русского писателя Антона Павловича Чехова», сопровождавшееся появлением на доске фамилии «Чехов». Никто из студентов уже не слышал, что из этих писателей цитировала мировая величина.
В это время в пространстве двери появилась стройная женская фигура в белом халате, которая сообщила: «Михаил Дмитриевич, больной готов, можно ввести?».
«Уже давно можно..., а роды только состоялись».
Перед аудиторией появился чуть располневший атлет с добродушным лицом, обнажённый до пояса. На груди у него красной краской были обозначены границы сердца. Профессор взял полуобнажённого атлета, который был выше его на две головы, за руку и вывел на середину пространства рядом с кафедрой. Задав ему несколько вопросов и получив на них какие-то ответы (их разговор не был слышен в аудитории), Михаил Дмитриевич сообщил студентам: «Парнишке 52 года; перед вами пограничник, капитан. У него хроническая ангина, и теперь заинтересованность проявили сначала суставы, а потом клапаны сердца... Сейчас его надо будет послушать, и мы обсудим полученные данные. Так...»,- профессор впервые прицельно направил свой взгляд в аудиторию. Маленькие колючие глазки из-под стёкол очков внимательно скользили по лицам студентов. Общее психическое состояние каждого студента можно было охарактеризовать так: «Чур! Не меня, если есть бог. Я умер, меня нет». Бог, конечно, был, но не для всех. К примеру, и я думал: «Если я, то мне конец!». И спрятаться было не за кого, ряды сидящих в аудитории располагались друг над другом. Снайперская двустволка профессорских глаз выстрелила: «Вот Вы, мамаша!». Относилось это к жгучей брюнетке Жанне, румяной, черноглазой, с пышным бюстом. Слава богу, что были такие мишени в нашей аудитории!
«Да, да, именно Вы. Не надо крутить своей причёской». Жанна попыталась было вращать своей роскошной головой, демонстрируя, что, возможно, приглашение относится к кому-то за её спиной. Но профессор развеял её иллюзию: «Да, да, именно Вы. Не делайте вида, что не поняли».
Пришлось встать и, стуча каблуками, с 15-метровой высоты спускаться вниз, к месту неотвратимой казни. Сексапильная, как теперь говорят, Жанна, ростом была подстать пограничнику. Маленький профессор взял её за руку и подвёл к больному. «Пощупай ему пульс!» – жёстко приказал профессор студентке. Вспотевшая дива неуверенно взяла руку больного. «Да не там!» –поправил Тушинский её руку.
«Ну и что, какой у него пульс?.. Сообщи нам: напряжённый или не напряжённый?» – задал профессор вопрос Жанне.
Ничего не различая вокруг своим затуманенным взором, Жанна тихо произнесла: «Напряжённый».
Профессор помолчал, а потом обратил свой неумолимый взгляд на аудиторию с вопросом: «Если женщина сказала, что у больного пульс напряжённый, значит пульс у него – какой?!
Полкурса – поток студентов в количестве 200 человек – тихим, дружным хором с явственной уверенностью выдохнул: «Ненапряжённый».
«Так», - профессор продолжал держать безвольную руку Жанны; казнь ещё не закончилась. Тушинский продолжил лекцию: «Раньше, старые специалисты, слушали сердце и лёгкие просто ухом, прикладывая его к груди больного. Потом выдумали деревянные стетоскопы, а теперь ещё эти..., с резиновыми трубками..., фонендоскопы. Всем вам они, конечно, нравятся, но толку от них никакого нет. Через них все тонкости звуков – тонов и шумов – не услышишь. Почему это произошло? До революции врачи слушали разных больных: простолюдинов и аристократов. И высшее общество было недовольно, что после плебеев этим же ухом врачи слушают ухоженные тела богачей, которые опасались, что вши с крестьянских и рабочих тел, через врачей, могут переползти и на них. Стали требовать, чтобы особых людей слушали с помощью каких-нибудь приспособлений, деревянных трубочек – стетоскопов..., да ещё врачам предписали, чтобы они коротко стриглись, потому что клопы и вши не должны иметь возможности переползти с плебеев на аристократов... А вы, если хотите чётко услышать всю звуковую гамму в грудной и, кстати, в брюшной полости, лучше слушайте голым ухом, это правильно. Мамаша, послушайте нашего парнишку пограничника, как положено!»
Больной благодушно и весело улыбался. Всем было известно, что в клиническом отделении все боготворили профессора.
«Ну, что ты застыла?» - обратился мировой авторитет к своей ритуальной жертве, - «Подойди сюда!.. Положи ему свою головку на грудь!», профессор с ехидной улыбкой взглянул на аудиторию. Жанна в полуобморочном состоянии выполнила команду. «Не бойся, у нас все больные чистые, мытые, никакую заразу от них не получишь и никому не перенесёшь..., надеюсь, что и ты... Так какие у него тоны сердца, глухие, звонкие!?» Молча прильнув к груди пограничника, бедная Жанна, казалось, лишилась дара речи. «Ну, что ты молчишь? Сколько это будет продолжаться? Тогда скажи ему – люблю. Ну, всё! Можешь возвращаться на место». Гламурная (как теперь выражаются) головка студентки отлипла от разрисованной груди капитана пограничных войск, и стук каблуков возвестил о её освобождении.
Без какого-либо антракта мировой авторитет вырвал из студенческой массы следующую жертву. Это был староста нашей группы под кличкой Саня Сю-Сю. Добавку к своему имени Саня получил за особое свойство его звукоизвлечения, своеобразное короткое сюсюканье при разговоре.
«Вот ты, с бабьим лицом! Иди сюда!» – приказал профессор.
«Я, что ли?» – сюсюкнул Саня в панике.
«Да, да. Ты! Иди, послушай больного!»
Неуверенной тенью студент спорхнул вниз и вступил в зону гражданской казни.
«Пощупай пульс! Послушай сердце! И сообщи нам, что слышишь!» –последовали команды, на которые Саня просюсюкал нечто невразумительное.
«Достаточно», – профессор взял студента за руку, чуть отстранившись, взглянул на него и произнёс: «Нет..., в нём определённо есть что-то бабье. Ну-ка, дай-ка твой пульс», – Тушинский несколько секунд щупал запястье своей жертвы и потом категорически заключил, взглянув на студентов: «Мерзавец курит!» Саня стоял как сомнамбула. Профессор потрогал рукой ранние залысины студента и сварливо добавил: «Этот будет лысый, с атеросклерозом и грудной жабой. Не выходите за него девки замуж. Всё, странствуй на своё место!».
Саня двинулся по ступенькам наверх, споткнулся и упал. Он быстро поднялся и, добравшись до своего кресла, беззвучно ввинтился в него.
Вместо катамнеза, как положено: история того, что произошло после события, в данном случае, незабываемой мною лекции.
Бывший староста нашей группы Саня Сю-Сю после окончания института в 1963 году уехал по распределению в Сибирь. Он мог бы получить и другое место назначения, но двинулся за своей подругой, скорее похожей на суровую мать, в надежде вступить с нею в брачный союз. Как говорили однокурсники, в процессе предбрачных переговоров с неконтролируемыми возлияниями, Саня перебрал, что было для него нетрудно и привычно. Наступила рвота с аспирацией пищевых масс, которыми Саня Сю-Сю захлебнулся и умер.
Сексапильно-гламурная брюнетка Жанна эмигрировала в Америку, подтвердила свой советский медицинский диплом, проработала там 30 лет врачом общей практики (что-то вроде нашего терапевта) и тоже умерла. Так что ничего оригинального: умереть-то и здесь можно было бы с успехом и без всяких проблем.
Мировая величина, терапевт-профессор Михаил Дмитриевич Тушинский в 1963-64 году заболел. Его долго обследовали различными инструментальными методами, устанавливали предположительный диагноз, всё сомневались, пока Тушинский чётко не сообщил своим коллегам, что у него рак желудка, и вскоре умер. На вскрытии диагноз Михаила Дмитриевича Тушинского, как всегда, подтвердился.
____________
Здесь, в плавильном пространстве турецкого Белдиби, среди магазинов, палаток и ларьков, где повсюду звучит посюсторонняя музыка, смесь евроазиатских ритмов и мелодий, все нацелены на единое действие: выдавливание общего эквивалента людских ценностей – денег – из каждой проходящей мимо человеческой особи. Никто из этих посюсторонних внизу не слышит жизни Духа над ними, совсем рядом - пения посредника между богом и людьми. В этом заунывном протяжном призыве заблудших низших к вечному и высшему, напрягшись, я всё-таки разобрал два слова: «Аллаху Акбар». Кто бы осмелился возразить?!
Из толпы плывущих встречных потоков я вглядываюсь в освещённую часть мечети наверху. Призывно-завывающе поющего мне увидеть не удаётся. Тогда что – звуковоспроизводящая техника? Фонограмма? И здесь под фанеру, что ли?.. А почему бы и нет?! А может, всё-таки живьём, через микрофон?
Спаянные внизу интересом «спрос-предложение», нацеленные на получение – израсходование «cash», ни разу не обратили взора наверх, туда, где властвуют звуки Духа. Во всяком случае, я не заметил признаков такого внимания.
___________
И вновь я окутываюсь милыми призраками прошлого, картинами, которые ещё не затронуты катартической преформацией.
Esprit mal tourne
Со всеми описываемыми мною характерами просто: они подвергаются механизму медленного катарсиса и бледнеют или вообще исчезают из памяти. Что касается всемирно известного терапевта Михаила Дмитриевича Тушинского, то он носитель духа, а дух неуничтожим. И если я повторюсь о нём, этим всё и объясняется. Не все студенты приносили себя в жертву при столкновении с великим терапевтом.
Однажды сам заведующий кафедрой решил принять зачёт у нашей группы. Все знали, что провалов у него не бывает, но муки позора всё же готовились претерпеть. Что было плюсом: Михаил Дмитриевич принимал зачёт сразу у всей группы, находясь среди студентов рядом с каким-нибудь больным. Спрашивая, он не интересовался конкретными фамилиями студентов, а просто, указывая пальцем на кого-нибудь, задавал вопрос. Если ответ не удовлетворял его, он тут же переключался на другого студента, потом брал зачётные книжки у всех сразу и ставил подпись, что зачёт сдан. Например, когда одна из девиц нашей группы ответила невпопад, Тушинский резко повернулся ко мне и произнёс: «Ну-ко, ты, Отелла, скажи, что ты слышишь у этого больного?.. В то время моя причёска и загоревшая физиономия давали основание для такой клички. Я помню, как в напряжении что-то полусоврал великому терапевту, и он, махнув рукой, обратил своё внимание на Костю Сверчкова: «Тогда давай ты, мудрец, просвети нас. Ты слышишь здесь приглушение тона?»
Студент Костя Сверчков был ростом с профессора Тушинского, худой, подстать экзаменатору. Его морщинистое, уместно обозначить, старушечье лицо, украшали очки с миопическими линзами 8-9 диоптрий. Прильнув к груди лежащего больного невооружённым ухом, как требовала классика метода у данной мировой величины, Костя внимательно вслушивался во вверенную ему грудную клетку, медленно передвигая прилипшее к телу ухо по его поверхности. Процесс затягивался. Группа из 11 студентов нервно вздрагивала. «Ты там не умер случайно?» – обратился профессор к экзаменуемому. Ответом была поднятая Сверчковым вверх левая рука и произнесённое с лёгким раздражением: «Подождите, не мешайте». Профессор в удивлении чуть не подпрыгнул: «Ну и фрукт! Достаточно, давай, отвечай! Тем более, что ты уже не там слушаешь. Посмотри, куда ты ухо-то передвинул», – в нетерпении произнесла мировая величина.
«Я исследую..., где нужно. Ещё недовыслушал», – Сверчков не отлипал от груди больного.
Обычно старчески несколько согбенный Михаил Дмитриевич, вдруг, выпрямился и стал осматривать всю группу. Тихая паника парализовала экзаменующихся. Девочки-отличницы с трудом сдерживали слёзы отчаяния: всей группе светил общий «не зачёт» по терапии у самого заведующего кафедрой. Кто-то еле слышно прошипел: «Сверчок, отлипни от больного, хватит!»
«Отстаньте!» – явственно произнес Костя, словно не в силах отклеить своё ухо от грудной клетки лежащего. Наконец, он распрямился со вздохом и уставился на профессора своими немигающими близорукими рачьими глазками.
«Ну и что, чего ты там услышал? В каком месте тоны приглушены?» – задал вопрос профессор.
«Ни в каком. Приглушенных тонов нет», – уверенно ответил студент.
«Как нет? Ты, наверное, не там слушал. Елозил ухом по всей грудной клетке. А слушать нужно было вот где», – профессор указал пальцем.
«Я везде слушал», – ответил Сверчков.
«И что – приглушенных тонов нет?» - допытывался профессор.
«Нет, товарищ профессор», – не сдавался студент.
«Да кто ты такой?
«Студент Сверчков».
«Сверчков, говоришь?»
Два невысоких человека, одинакового роста и телосложения, оба в очках и белых халатах, уставились друг на друга, не мигая, неукротимые в своём упрямстве. Между ними была разница в возрасте – полвека – и в статусе: один был мировым авторитетом в своей области, а второй – ещё никем. В довершение образа студента Сверчкова нужно отметить его ярко-зелёные брюки и оранжевые полуботинки на толстой жёлтой подошве «а ля стиляга» 60-годов.
Заканчивая процедуру зачета, профессор Михаил Дмитриевич Тушинский сообщил нам что-то по терапии вообще и выразил впечатление от группы: «Да..., ваша группа обычная в общем хоре, и кое-что вы даже сказали впопад. Ну, а этот господин, э-э-э, Стрючков», – он посмотрел в сторону Кости – «упрямец чортов..., должен внимательнее анализировать то, что слышит».
«Моя фамилия Сверчков, товарищ профессор. И я слышу то, что есть. У меня зрение плохое, но слух отличный».
Зачёт по терапии был поставлен всем, как обычно.
О судьбе профессора Тушинского уже было сказано, но с Костей Сверчковым это была не последняя история.
После зачёта на кафедре Тушинского Костя заметил: «А у профессора один носок с дыркой, я увидел, когда он наклонился к больному... Жена плохо смотрит, даром, что такой знаменитый. Вот у меня жена – немка из Боровичей, так видите, какой я прибранный, хоть щас на свиданье».
Наши маленькие отличницы прошипели: «У тебя одежда, как оперенье у попугая. А за то, что ты чуть всю группу не угробил, тебя вообще надо было бы придавить».
«Ну, ладно, полегче насчёт моей одежды. Это стиль, а вы просто отсталые. Я так думаю, что профессору я понравился. Я же всё правду говорил, и вообще ему было не до вас, он мной был занят. Мне ещё надо спасибо сказать».
В группе знали, что Костя Сверчков уже взял курс на распределение в акушерство и гинекологию. Вернувшись из врачебной летней практики, Сверчков был в восторге от пережитого. Он пристроился к какой-то женской консультации в Ленинградской области и всем рассказывал о том, что работал даже за врача.
«Представляете, я пришёл на приём, сидит очередь, баб – не протолкнуться. Я иду прямо в кабинет, а они начали возмущаться: почему это мужчины, да ещё молодые, в кабинет к гинекологу идут. А я же без халата. Ну, там, халатик пододел, открываю дверь и объявляю – так, кто тут больше всех кричал, проходи, и в кресло! Нет, практическая медицина – совсем другое дело, не то, что эти студенческие заморочки, всякие вопросики, да мудь... У нас там одна руководительша группы разборы проводила, знакомила с жизнью, читала направления из фельдшерско-акушерских пунктов, ну, из разных там деревень, где вообще врачей нет. Один раз прочитала направление, где какой-то фельдшер направил к хирургу больного с диагнозом – «Фурункул правой полу-жопы».
Из нашей группы не все поверили Сверчкову: «Чего заливаешь? Это всё твои выдумки».
«Клянусь! Ей-богу! Вы же знаете, что я никогда не вру», – божился Костя, – «наша руководительница даже сказала, что написано, конечно, не по-медицински, но зато всё чётко и ясно, а хирург уже потом сам поставит нормальный диагноз».
Характер, и то, как сверчковский мозг преломлял реальность, создавали ему трудности у некоторых преподавателей. Фанатик джаза, он не был бытовой серой мышью, обладателем обычного псевдоума, который создаёт своеобразные псевдокультуры. Поэтому Костя чувствовал себя свободно с такими носителями широкого мировоззрения, как Михаил Дмитриевич Тушинский. На всякий случай ту призму, через которую Сверчков получал данные о действительности, я отнёс к лёгкому психопатологическому феномену и обозначил это как «Esprit mal tournee» (извращённый ум, франц.), нечто, стоящее рядом с феноменом остроумие, позволяющее интеллектуалам всех времён выжить. Некоторые институтские учителя (не хозяева в науке, а, работники, кому «неизвестны сомнения, от которых седеют таланты», как обозначил их А.Чехов в «Скучной истории») именно из-за этого свойства студента Сверчкова заставляли его сдавать зачёты по несколько раз.
Наша скромная группа смотрела на это снисходительно: сам влип, сам создал себе проблемы, сам и решай. Кроме случаев, конечно, когда Сверчков был опасен не только для себя, но и для окружающих (Dangerous to self and others).
На судебной медицине после курса лекций проводились практические занятия, также как и в остальных дисциплинах. Практику судебной медицины вёл всегда чисто выбритый, с особой тщательностью причёсанный, упакованный в тёмный костюм с белой рубашкой и галстуком, серьёзный и неулыбчивый ассистент. Ряд занятий прошёл в строго ортодоксальном стиле, то есть, ассистент нам кое-что сообщал по теме, задавал вопросы, и сам же почти на все из них отвечал. Нас это устраивало.
Однажды ассистент объявил серьёзно-значимым тоном: «Сегодня у нас важная в судебно-медицинском аспекте тема – гомосексуализм. Поскольку такого рода отношения уголовно наказуемы (это был период 60 – х остановившихся годов 20-го столетия. Говорят – мгновение остановись, ты – прекрасно, так оно и остановилось в 1960-е, родив «застой»), большое значение имеет экспертная оценка фигурантов дел».
Наша группа, разделённая наполовину столом, сидела по его краям, а в центре стола, у его начала стоял проводивший занятие ассистент. Думаю, что ему было около 40 лет. Ближе всех к ассистенту сидела широкобёдрая студентка Тома в чёрной обтягивающей юбке. Рядом с Томой сидел Костя Сверчков, который периодически сожительствовал с вышеозначенной студенткой в кухне студенческого общежития, когда большинство его обитателей уже отошли ко сну.
«Итак», – продолжал наш респектабельный наставник, – «для практики, в экспертном смысле, имеет значение мужской, а не женский гомосексуализм. Почему?»... Ассистент намеревался было впасть в рассуждение после этого вопроса, но не успел развить мысль, как прозвучал скороговоркой комментарий студента Сверчкова:
«Конечно, где там чего у женщин выяснять... У них так всё устроено, что ничего, фактически, не определишь».
«Да...», – в раздумье произнёс ассистент и поинтересовался – «кстати, как Ваша фамилия?».
«Сверчков».
«У мужчин же экспертное исследование предметно более доказательно. Кстати, как вы себе представляете, что такое мужской гомосексуализм?» –обратился ассистент к группе.
Некоторые из студентов, потея и глядя себе в область колен, что-то промямлили в форме междометий, тем более, что обращение было скорее к списку, в который смотрел преподаватель. Предметное объяснение дал Сверчков, которого никто не спрашивал:
«Ну, это, когда вместо баб, как положено, мужики имеют друг друга в непредназначенное для этого дела отверстие».
Ассистент слегка покраснел и прокомментировал высказывание студента: «Вы выражаетесь таким сленгом, Скачков, есть же профессиональный язык, в конце концов».
«Моя фамилия Сверчков», – поправил Костя.
Взглянув в окно, словно отвлекшись, преподаватель продолжил: «Для тех из вас, кто выберет профессию судебного медика, предстоит решать экспертные вопросы, которые поставит следствие и суд. Допустим, как нужно обследовать активных и пассивных гомосексуалистов. Кстати, на чём основана такая классификация?» – ассистент обратился с вопросом к группе и стал выискивать фамилию в списке, но не успел.
«Активный – это тот, кто имеет, а пассивный – тот, кого имеют», - скороговоркой внёс разъяснение Сверчков.
«Стрючков, я Вас не спрашиваю, соблюдайте, пожалуйста, дисциплину во время занятия», – сделал замечание преподаватель.
«Извините, это я так..., хотя сказал-то всё правильно. И моя фамилия всё-таки Сверчков».
Не комментируя замечаний студента, наставник продолжал:
«Итак, на что должен обратить внимание эксперт у пассивного гомосексуалиста?» – вопрос к группе.
«На анус», – раздался голос Сверчкова.
«Сморчков, пожалуйста, не высказывайтесь без приглашения».
«Сверчков», – поправил Костя.
Девочки из нашей группы вынуждены были что-то пробормотать о трещинах и ссадинах в области заднего прохода.
«А что мы можем обнаружить у активного гомосексуалиста?» – все молчали, потупив глаза.
«Ну, так, что же?» – допытывался ассистент. Продолжало висеть молчание.
«Мне говорить нельзя?» – раздался тихий вопрос Сверчкова.
«Не надо!» – отрезал учитель.
Наконец, кто-то из отличниц тихо произнёс: «Кал на члене».
«Правильно», – удовлетворённо заключил ассистент, – «и каковы наши действия, как экспертов, в дальнейшем?» - снова вопрос к группе.
Учитель не дождался ответа от группы, и тогда инициативный Сверчков твёрдо заявил: «Нужно взять с головки члена активного педераста. Ой! Извините, гомосексуалиста..., анализ кала на яйца глист».
« Вас следовало бы удалить с занятия, Сачков», – с напряжением в голосе заявил ассистент, – «ну, хорошо..., ещё ряд вопросов по теме. Бывает смешанный гомосексуализм, когда партнёры меняются ролевыми функциями. Слыхали о таком явлении? Что это собой представляет?».
Будущие интеллигенты-медики, студенты 60-х, что-то слышали об этом на бытовом уровне, но не знали, каким языком об этом можно сообщить на официальном занятии.
Студент Сверчков знал и сообщил: «Ну, это ..., когда – сначала я тебя, потом ты меня».
Молодой наставник, учёный ортодокс побагровел и замолчал. Спустя несколько секунд, он подвёл итоги: «До сегодняшнего дня наши занятия с вами проходили в надлежащем тоне и духе. Но благодаря одному из вас впечатления было омрачено... В заключение, сообщу, что гомосексуализм в Советском Союзе уголовно наказуем, имеются соответствующие статьи УК РСФСР и других республик. С женским гомосексуализмом в экспертном порядке существуют объективные трудности, и таких осуждённых мало, а с мужчинами проще. Привлечённые по такой статье фигуранты мужчины направляются в мужские исправительно-трудовые колонии».
«Интересно»,- прервал ассистента Сверчков», – «А чего бы их в женские колонии не отправлять, раз им бабы противны и не интересны; а так, в мужском лагере для них раздолье: с кем ни попадя, имейся – не хочу».
Сокрушённым тоном ассистент кафедры судебной медицины подытожил последнее занятие с нашей группой: «Ну, что ж, всем спасибо за внимание... А с Вами, Сучков, пожалуй, я хотел бы физически расправиться».
Группа стала поспешно прощаться с учёным мужем и наставником. «А что Вы думаете..., я ведь физически тоже сильный», – сообщило на прощание ассистенту тощее ехидное привидение в укороченных узких брюках зелёного цвета и оранжевых полуботинках на толстой жёлтой «микропоре».
P.S.Книги психиатра Владимира Пшизова можно приобрести в Доме книги СПб (Невский проспект, д.26) или по адресу: СПб, ул.Кирочная, д. 41, СЗГМУ им.Мечникова,1-й этаж главного корпуса (киоск). Метро – Чернышевская.
При использовании материалов сайта 1bek.ru прямая ссылка на соответствующую страницу обязательна.